Доктор Лиза: «Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы

Вскоре Раиса не могла уже подняться от слабости. Но упрямо отказывалась от помощи по уходу за собой, делая все свои нехитрые дела медленно, с передышками, но самостоятельно.
А Николай однажды пришел один, без Гришки. С большим букетом цветов.
В палате он пробыл недолго и, выйдя из нее, выглядел очень подавленным. Спросила, что случилось.
— Да вот, цветы принес. А она не говорит со мной.
Зашла к Раисе, села на кровать.
— Раиса, он вас любит. Смотрите, какие красивые цветы. Давайте их поставим в вазу.
Она приподняла голову от подушки, посмотрела мне прямо в глаза и, помолчав, ответила:
— А почему он меня не любил раньше? Поздно теперь, Елизавета Петровна…

Другой поразительной чертой Лизы было то, что естественный для человека инстинкт испытывать страх, брезгливость, желание отстраниться при виде чужого несчастья, болезни, смерти был заменен в ней на прямо противоположный: чем более глубоки и страшны раны, тем сильнее и непреодолимее желание их излечить. На этом пути для нее не существовало препятствий, она двигалась к цели упорно, словно маленький танк, иногда буквально шла сквозь огонь. Чтобы добиться своего — организовать хоспис, накормить бездомных, вывезти из зоны обстрела детей, — она проявляла неимоверную настойчивость, твердость духа и чудеса изобретательности. Она применяла — в широком смысле — правило американской «уличной медицины»: если больной не может прийти к врачу, врач сам идет к больному.
Если взять это правило за жизненную основу, мир становится очень простым. Например, вы врач и вас просят осмотреть бездомного, у которого рак, вы идете к Павелецкому вокзалу и обнаруживаете там сотни других бездомных. Вы организовываете фонд, приобретаете б/у машину скорой помощи и начинаете ездить на вокзал с полевой кухней и запасом медикаментов. Когда кто-то из ваших подопечных умирает, вы делаете все возможное, чтобы тело не бросили в общую яму в полиэтиленовом мешке: договариваетесь со священником и службой «Ритуал», оплачиваете расходы из своего кармана, стоите у могилы, в которую опускают гроб. Или, например, вы узнаете, что человек умирает от смертельной болезни в своей квартире, куда его выписали, потому что сделать уже ничего нельзя. А он в сознании, все чувствует, понимает и испытывает боль, которую трудно себе представить. Вы узнаете адрес, берете сумку с лекарствами и едете к умирающему. Вы кормите его, моете, если нужно, но самое главное, вы сидите с ним в обнимку, если он может сидеть, или ложитесь рядом и прижимаетесь. Так делала Лиза. Эти «объятия» были одним из самых удивительных уроков, который она, всегда избегавшая поучений, мне преподала.

В трудное время — с больными в семье, с друзьями, попавшими в беду, и вообще с теми, кому нужна помощь, — предлагайте помочь. Даже один человек может сделать много. И совсем маленькая помощь может спасти чью-то жизнь.

Формулировка «я приеду и помогу, но ты сама (сам) попроси об этом» — неприемлема. Она унижает просящего. Так теряется доверие — самая важная часть отношений. Любых. Дома и на работе

среди умирающих, так же как среди живых, встречаются сволочи.

В силу закона, который был введен в России о регистрации иностранных некоммерческих предприятий, я не смогла открыть здесь филиал своего фонда.

Но есть один диагноз, о котором я всегда говорю. И журналистам говорю обратить внимание. Это рак шейки матки – если он выявлен рано, он лечится в 99 % случаев. А таких женщин у нас много. На Украине особенно много. За год прошли тридцать четыре женщины, которые погибли с этим диагнозом; это, как правило, молодые женщины, которые не пошли к гинекологу или пошли тогда, когда было уже очень поздно и ничего сделать было нельзя. Хотя с этим диагнозом на ранней стадии можно сделать все и это совсем не дорого, у женщины берут мазок и определяют в нем атипические клетки.

Там, где нет тебя, – будни.

Беспросветные, отчаянные, полуправдивые и полуживые.

Утро перестало быть утром – это теперь какое-то другое измерение. Дни и вечера заняты какими-то отложенными долгое время назад делами, попытками догнать несделанное, прочесть вчерашнее и совсем ненужное теперь.

Споры, разговоры, срывы, слезы, работа даже не до усталости – до полусмерти.

Улыбаться, смотреть в глаза другим людям, ловя себя на мысли – о чем они, Господи, о чем?

Не слыша, не прислушиваясь, кивая и считая, что молчание сочтут за понимание происходящего. И понимают. Не все, не всегда – но понимают.

Больным хуже. Женщине, потерявшей ребенка, – еще хуже. Хуже может быть всегда. Аксиома хосписов. Да и не только.

Пережить. Простить всех, кого надо простить. И любить. Не переставая ни на минуту, любить, отпустив совсем.

Там, где нет меня, – рай. Я хочу, чтобы у тебя был рай.

Что просят наши пенсионеры и инвалиды. Те, у которых нет детей или дети не помогают.

Мясные продукты. Поскольку по цене они им недоступны, как, впрочем, и все остальное, что я перечислю ниже.

Чай и кофе.

Бытовую технику, новую или подержанную. Если для большинства из нас сломанный холодильник или светильник не конец света, то для них это так и есть.

Они стесняются говорить об этом, но нижнее и постельное белье.

Прокладки женские. Опять спрашивают часто – зачем им прокладки? Отвечаю – писаются. И мужчины и женщины. Женщины чаще.

Оплату счетов за квартиры. Они откладывают со своей пенсии, очень стараются, но есть те, у кого долги превышают пятьдесят тысяч и более. Почему? Тратят на дорогостоящие лекарства, которые не входят в бесплатный перечень, но выписываются докторами. В половине случаев они действительно показаны, в половине – БАДы. Лекарства по рецепту мы стараемся купить всегда. БАД – отказываю.

Сладости. Конфеты, печенье, «такие, как в молодости».

Посуду, лампочки, стационарные телефоны, ночные рубашки.

Кажется, это все, о чем они просят особенно часто.

Все расходятся, оставив у нас копии своих жалоб и обращений во все мыслимые инстанции города Москвы. Они надеются, что их услышат.

считаю голодовку неприемлемой формой протеста. Ничто не стоит человеческой жизни. Нет идеи, ради которой добровольно можно подрывать свое здоровье