ФБР. Правдивая история

Агента нельзя было обвинить в недосмотре. Как учреждение ФБР не умело распознавать террористов. Соединенные Штаты не знали, что такое транснациональный заговор с целью совершения массового убийства людей, со времен террористических нападений после Первой мировой войны.
Утром 4 марта иракец оставил свою машину припаркованной у терминала Эль Аль аэропорта Кеннеди, куда через несколько часов должна была прибыть премьер-министр Израиля Голда Меир. Двое его сообщников припарковали свои машины в центре Манхэттена на Пятой авеню, напротив двух израильских банков.
5 марта лингвисты Агентства национальной безопасности, в котором только что был создан отдел для решения вопросов, связанных с международным терроризмом, начали переводить недавно перехваченное сообщение из иракской миссии в ООН. Это сообщение было послано в Багдад и направлено в ООП. В нем содержался план жестокого убийства.
Когда в АНБ начали читать это сообщение, водитель эвакуатора увез «додж-дарт» 1973 года с угла Сорок третьей улицы и Пятой авеню. На следующее утро с угла Сорок седьмой улицы и Пятой авеню был вывезен «плимут-дастер» 1972 года. На обе машины был прикреплен талон за нарушение правил уличного движения – стоянку в не предназначенном для этого месте. Инспектор компании по сдаче в аренду машин «Олин» приехал на штрафную стоянку, расположенную на пирсе у реки Гудзон, чтобы заявить права на «дарт». Он открыл багажник и застыл в изумлении.
В отделе по расследованию взрывов Нью-Йоркского полицейского департамента раздался звонок. Его лучшие сотрудники помчались на штрафную стоянку. В багажном отделении «дарта», а затем и «дастера» они нашли пластиковые контейнеры, заполненные бензином, емкости с пропаном, бруски пластиковой взрывчатки «Семтекс», капсюли-детонаторы, батарейки и взрыватели. На приборных панелях машин лежали образчики печатной пропаганды организаций «Черный сентябрь» и ООП, завернутые в израильские газеты.
Бомбы должны были взорваться в полдень 4 марта. Если бы они взорвались, они могли бы убить или покалечить много сотен и вселить ужас еще во многие тысячи людей. Но у них оказались одинаковые ошибки в схеме взрывателя.
Полиция наткнулась на первый террористический заговор в войне между арабскими террористами и Соединенными Штатами.
В 18:15 6 марта расследованием этого дела занялось ФБР. В Вашингтоне представители АНБ сообщили Бюро о зашифрованном сообщении в Багдад и предупредили, что третья бомба находится в машине, припаркованной у терминала Эль Аль в аэропорту имени Кеннеди. В тот же вечер ФБР и антитеррористическая группа Нью-Йоркского департамента полиции обнаружили «фьюри» и вскрыли багажник

Грей серьезно заболел вскоре после переизбрания Никсона при резком изменении в распределении голосов между партиями 7 ноября 1972 года. Он попал в больницу, расположенную рядом с его домом в Стоунингтоне (штат Коннектикут), и перенес операцию на брюшной полости. Врач выписал его 3 декабря, но велел ему оставаться дома до Нового года. Марк Фельт руководил ФБР во время двухмесячного отсутствия Грея в штаб-квартире.
Будучи все еще исполняющим обязанности директора, Грей не знал, планирует ли Никсон просить сенат утвердить его в этой должности, как того требовал закон. Он не знал, доверяет ли ему Никсон. Вскоре у него появилась причина удивляться, почему он вообще доверял Никсону.
Ведомый Джоном Эрлихманом, он вошел в Овальный кабинет во второй раз в своей жизни в 9:09 16 февраля 1973 года. Никсон сразу же приступил к делу: слушания в сенате по вопросу о его номинации представляли собой потенциальную конфронтацию по вопросу полномочий президента вести секретные разведывательные операции.
– Вероятно, они спросят вас о таких вещах, как: известно ли вам о каких-либо других делах ФБР? Вы занимались прослушиванием этих внутренних телефонных разговоров? – начал Никсон[530].
– Я бы сказал: «Да, нам приходится делать это… Что вы хотите, чтобы мы делали в этом отношении? Вы хотите позволить, чтобы в людей стреляли?
У Грея потемнело в глазах.
– Терроризм, – сказал президент, – похищение – другой вопрос. И этим надо заниматься. И иногда это требует прослушивания телефонных разговоров… Нам нельзя отказывать в использовании этого оружия. То, что мы прослушиваем телефонные разговоры многих политических группировок, – чепуха.
Грей оставался безмолвным.
Президент тут же обратился к Уотергейту.
– Будет во вред или на пользу, если вы пойдете туда и вас там размажут по стенке, задавая вопросы об этом? – спросил Ник сон.
К Грею вернулась способность рассуждать спокойно.
– Господин президент, я тот, кто может лучше всех урегулировать этот вопрос, – уверенно сказал он. – Я последовательно занимался им с самого начала… Полагаю, администрация провела превосходную работу в этом направлении.
Это было пустое хвастовство, и Никсон знал это.
– Вы не имели возможности сделать что-либо до настоящего момента в отношении утечек информации – или имели? – сказал Никсон. – Мы выяснили, что ноги у этой истории растут из Бюро.
– Что ж, я полностью готов поверить этому, господин президент, – согласился Грей.
– Как насчет Фельта? – многозначительно спросил Никсон.
– Будет очень-очень трудно поставить Фельта в такое положение, пока обвинение неясно, – сказал Никсон. – Такие вещи не просачивались в прессу, когда в ФБР был Гувер. Мне неизвестно ни одного случая утечки информации, когда там был Гувер. В этом кабинете я мог говорить с ним обо всем на свете. Причина этого не в том, что они любили его, – они его боялись. Они должны бояться человека, стоящего во главе… Вы должны вести себя именно так. Вы должны быть жестоким, не идущим на компромиссы и уважаемым… Я могу понять утечки информации из ЦРУ – там эти чертовы разгильдяи. Но если утечки идут из Бюро, то тогда всю эту лавочку нужно прикрыть!
Теперь Никсон брызгал слюной и кипел от злости.
– Вы должны делать это так, как они делали во время войны. Во время Второй мировой войны немцы – если они проходили по городу и какой-нибудь снайпер убивал их солдата, они выстраивали всех жителей города и говорили: если вы не скажете, кто сделал это, все будут расстреляны. Я думаю, что так и надо поступить. Я хочу сказать, что не думаю, что вы сможете остаться там господином Добряком.
– Я и не был им, – запротестовал Грей. – Эти ребята знают, что не могут лгать мне, как они лгали Гуверу.
Никсон стал властным.
– Если честно, я говорю о высочайшей дисциплине, когда речь идет о том, что может оказаться серьезным политическим вопросом, –

15 сентября 1972 года ветеранам ФБР Лидди и Маккорду были предъявлены обвинения, равно как и пяти другим уотергейтским взломщикам, в прослушивании разговоров штаб-квартиры Демократической партии. Но на том обвинения и закончились. Уотергейтское дело наткнулось на каменную стену.
Фельт и близкие к нему люди в ФБР приняли решение бороться с обструкцией юстиции. У них были как личные, так и профессиональные мотивы. Они действовали интуитивно с целью убрать препятствия на пути расследований ФБР. Они знали, что заговор и прикрытие были срежиссированы в Белом доме. Их глубоко возмущал тот факт, что президент поставил Пэта Грея – человека, которого они считали политической «шестеркой», во главе ФБР.
«Это всех нас сильно задело»[525], – сказал Чарльз Больц – начальник отдела финансовой отчетности и противодействия мошенничеству. Фельт был законным наследником Гувера. «Фельт был тем человеком, на котором директор остановил бы свой выбор. Но директор умер. И Марк Фельт должен был бы занять его место. Это-то и заставило его действовать. Он собирался выяснить, что там происходит. И – надо же – он сделал это».
Фельт и его союзники начали организовывать утечку секретов Уотергейтского дела за несколько недель до президентских выборов в ноябре 1972 года. Фельт стал знаменит тридцать три года спустя, когда признался, что это он – Глубокая Глотка – источник ФБР, который помог «Вашингтон пост» подтвердить факты для ее сенсационных репортажей по ходу расследования Уотергейтского дела. Но он был не единственным.
Записи первого документального интервью Фельта с Бобом Вудвардом из «Пост» теперь стали достоянием общественности. «Есть способ развязать уотергейтский узел, – сказал он Вудварду 9 октября 1972 года. – Процесс вышел из-под контроля»[526]. Политическая война против врагов президента вышла из-под контроля. Грей знал. И министр юстиции / руководитель CREEP Джон Митчелл знал. Если знал Митчелл, то и президент знал. И если бы факты вышли на свет божий, они «погубили бы… я хочу сказать, погубили бы» Ричарда Никсона.
Фельт удостоверился в том, что эти факты вскрылись в ходе обмена информацией с четырьмя доверенными сотрудниками ФБР. Боб Кункель и Чарльз Бейтс стояли вместе с Фельтом во главе Уотергейтского расследования. Кункель руководил Вашингтонским отделением ФБР и ежедневно информировал Фельта. Бейтс вел текущую хронологию, которая отражала ход расследования дела. Дик Лонг и Чарльз Нузум – соответственно начальник и главный агент отдела «беловоротничковой преступности» – были мастерами идти по следу уотергейтских документов. Бейтс и Лонг рассказали нескольким доверенным агентам-коллегам о том, что они сделали и почему. Начали распространяться слухи.
«Они обычно встречались в конце дня и обсуждали то, что случилось, как им было известно, по ходу расследования, – сказал Пол Дейли, сотрудник ФБР, работавший в отделе разведки. – Они принимали решение – сознательное решение – сообщить информацию в газеты. Они делали это, потому что Белый дом препятствовал расследованию. И они организовывали утечку информации, потому что это давало импульс продолжению расследования»[527].
Так рядовые агенты ФБР превращали секреты в информацию, а руководители ФБР доносили ее до репортеров, прокуроров, федерального Большого жюри и общественности. Это было начало конца президентских полномочий Ричарда Никсона. Без ФБР репортеры проиграли бы. «Вашингтон пост» и журнал «Тайм» первыми предположили, что в Уотергейтском деле существует сложное переплетение интересов. Вскоре к ним присоединились «Нью-Йорк таймс» и «Лос-Анджелес таймс». Не все их статьи были точны. Но факты, изложенные в них, взятые вместе, в общих чертах описывали ряд заговоров Белого дома с целью низвергнуть политических врагов президента, обвинив их в шпионаже и вредительстве.
Ричард Никсон, переизбрание которого было неизбежным, обратил на это внимание. «Я знал, что кто-нибудь сломается», – с горечью сказал Никсон после того, как в прессе появились первые разоблачительные истории. Десять дней спустя после первой большой утечки информации он уже наверняка знал, каков ее главный источник.
«Мы знаем, какая информация просочилась и кто организовал ее утечку»[528], – сказал Холдеман президенту 19 октября.

Президент Никсон. Это кто-то в ФБР?
Холдеман. Да, сэр… Из его руководства.
Президент Никсон. Кто-то из окружения Грея?
Холдеман. Марк Фельт.
Президент Никсон. А какого черта ему это нужно?
Холдеман. Трудно сказать. И опять же – об этом ничего нельзя говорить, потому что мы навредим нашему источнику…[529] Митчелл единственный, кто знает это. А он считает, что нам следует – нам лучше ничего не предпринимать, потому что…
Президент Никсон. Ничего не предпринимать? Никогда!
Холдеман. Если мы предпримем что-то против него, он выложит все. Он знает все, что может быть известно ФБР.
Президент Никсон. Конечно.
Холдеман. У него есть доступ абсолютно ко всему… Грей напуган до смерти. Мы должны предупредить его…
Президент Никсон. Что бы вы сделали с Фельтом?.. Господи! Вы знаете, что я бы сделал с ним? Ублюдок!

Верховый суд запретил несанкционированное прослушивание телефонных разговоров американских граждан единогласным решением 19 июня 1972 года – в понедельник после уотергейтского вторжения.

Верховный суд никогда не одобрял несанкционированного прослушивания телефонных разговоров в Соединенных Штатах. Большинство операций ФБР по скрытому наблюдению выполнялось с 1939 года в нарушение постановления суда – по распоряжению президентов и министров юстиции, но иногда и по приказу Гувера и его подчиненных. С той поры технологии электронного прослушивания выросли в геометрической прогрессии. При Никсоне тысячи американцев были объектами правительственной шпионской службы.

Это агент-инспектор Дэн Бледсоу, – сказал он. – С кем я говорю?
– Вы говорите с Джоном Эрлихманом. Вы знаете, кто я?
– Да. Вы начальник отдела кадров в Белом доме.
– Верно. У меня есть поручение от президента Соединенных Штатов, – сказал Эрлихман. – ФБР должно прекратить расследование незаконного вторжения.
Бледсоу молчал.
– Вы слышали, что я сказал? – прогремел Эрлихман. – Вы намерены прекратить расследование?
– Нет, – ответил Бледсоу. – Согласно Конституции, ФБР обязано начать расследование и выяснить, имело ли место нарушение закона о противоправном перехвате передаваемой информации.
– Вы понимаете, что говорите «нет» президенту Соединенных Штатов?
– Да, – ответил агент ФБР.
– Бледсоу, ваша карьера кончена, – сказал Эрлихман и повесил трубку.
Бледсоу позвонил Марку Фельту домой и передал ему этот разговор. «Он засмеялся, потому что знал этих людей. Находясь на высокой должности, он знал, что происходит в Белом доме. Он просто рассмеялся»[513].
Из телефонного звонка от Фельта утром в понедельник, 19 июня, Грей узнал, что расследование ФБР уотергейтского вторжения может впутать Белый дом в историю. Исполняющий обязанности директора полетел назад в Вашингтон и созвал в штаб-квартире свое первое официальное совещание по поводу незаконного вторжения, имевшего места в 16:00 в среду, 21 июня.

Билл Салливан поставил ультиматум: Гувер должен уйти. Он пошел повидаться с Робертом Мардианом в отделе внутренней безопасности министерства юстиции, захватив с собой опасное оружие – два чемодана с расшифровками и сводками незаконно прослушанных Киссинджером разговоров, которые вели помощники Никсона и журналисты. Прослушивания телефонных разговоров были, вероятно, незаконными; без сомнения, они были политически взрывоопасны.
Салливан сказал, что Гувер может использовать эти документы, чтобы шантажировать президента Соединенных Штатов, – поразительная, если не невероятная мысль. Глубоко встревоженный Мардиан позвонил в Белый дом. Президент пришел в состояние повышенной боевой готовности.
«П. согласился встретиться с Дж. Эдгаром Гувером завтра, чтобы просить его уйти в отставку», – написал Холдеман в своем дневнике в пятницу 17 сентября. Но позднее в этот же день Никсон спасовал. Он отложил эту встречу и попытался уговорить министра юстиции сказать директору ФБР, чтобы тот ушел со своего поста в день своего семидесятидевятилетия – 1 января 1972 года. Митчелл сказал, что Гувер не подчинится такому приказу ни от кого, кроме президента.
Боясь разговора, Никсон пригласил Гувера на завтрак в Белый дом в 8:30 в понедельник, 20 сентября. Директор держался превосходно. «Он старался показать, что, несмотря на возраст, он все еще физически, интеллектуально и эмоционально способен продолжать работать, – рассказывал Никсон в своих мемуарах. – Я попытался подчеркнуть так мягко и деликатно, как только мог, что, как дальновидный политик, он должен признать, что такие нападки будут нарастать»[497]. Он был чересчур проницателен. Гувер ответил: «Больше всего я хочу увидеть, как вас переизберут в 1972 году. Если вы считаете, что мое пребывание во главе Бюро сокращает ваши шансы на ваше переизбрание, просто скажите мне».
Президент был сражен. «В конце того дня, – записал Холдеман, – он рассказал мне о своем весьма неофициальном завтраке с Дж. Эдгаром Гувером. Он сказал, что на этот раз «ничего не выйдет». Гувер не проглотил наживку и, очевидно, собирается остаться. Он считает, что для президента будет гораздо лучше, если он так поступит. А затем он уйдет в какой-то момент в будущем, когда президент сочтет, что это политически необходимо».
Десять дней спустя Гувер уволил Билла Салливана и удалил его из его кабинета в ФБР – решение, основанное на его мнении, что Салливан потерял рассудок. Даже подчиненные, верные Салливану, были склонны согласиться с этой оценкой. «Возможно, у него был нервный срыв, – написал Рей Уоннал – высокопоставленный сотрудник ФБР, который знал Салливана с 1947 году, – который, вероятно, был вызван навязчивой идеей стать директором ФБР»[498].
В тот день, когда его выгнали, Салливан тщетно пытался сберечь свои бумаги, включая копию злопыхательского письма, которое он когда-то послал Мартину Лютеру Кингу, среди других потенциально обличающих документов. В коридоре он наткнулся на человека, которого Гувер выбрал ему на замену. Им был высокий, обходительный тридцатилетний ветеран службы в ФБР по имени Марк Фельт, который безуспешно искал копии сводок прослушанных телефонных разговоров, которые украл Салливан. Он был убежден, что Салливан стал предателем, пытавшимся пробиться к власти, «играя на паранойе и политических навязчивых идеях администрации Никсона»[499].

Две недели спустя «Нью-Йорк таймс» начала публиковать документы Пентагона – совершенно секретную историю вьетнамской войны. Эти документы были похищены Дэниэлем Эллсбергом, который в качестве гражданского аналитика работал в министерстве обороны. Он стал преданным антивоенным активистом и много месяцев пытался сливать информацию об этом исследовании. Гувер и Салливан быстро установили личность Эллсберга как главного подозреваемого.
17 июня Холдеман сказал президенту, что, по его мнению, в Институте Брукинга – «мозговом центре» в Вашингтоне – возможно, есть досье, которые могли стать уликами против Эллсберга. Никсон подпрыгнул при мысли, что их можно украсть. «Вы помните план Хьюстона? Осуществите его, – сказал президент. – Черт побери, заберитесь туда и достаньте эти досье. Взорвите сейф и достаньте их»[492].
Никсон так сильно хотел заполучить политическую информацию секретного характера, что создал свою собственную группу взломщиков и прослушивателей телефонных разговоров. Он санкционировал создание секретного подразделения Белого дома, которое было способно выполнять задания такого рода. Группа получила прозвище «Водопроводчики», потому что вначале они старались затыкать утечки информации, которые досаждали президенту. Они выполняли несанкционированные действия, прослушивали телефонные разговоры и проводили по его поручению дезинформационные кампании.
Их лидером был странный гений по имени Дж. Гордон Лидди. Он провел пять лет в ФБР Гувера, с 1957 по 1962 год, поднявшись до инспектора в штаб-квартире, где он освоил темные приемы контрразведки. Лидди получил работу-прикрытие – должность главного советника Комитета по переизбранию президента, председателем которого был Джон Митчелл. Он составлял планы, которые лично представлял в кабинете министра юстиции, по расходованию миллиона долларов на секретных агентов, которые должны были похищать лидеров антивоенного движения и отправлять их в Мексику, заманивать в ловушки с проститутками либеральных политиков в плавучих домах, оборудованных прослушивающими устройствами, внедрять осведомителей в ряды оппонентов Никсона и прослушивать разговоры сотрудников аппарата Демократической партии, созданного для ведения президентской избирательной кампании 1972 года. Митчелл не одобрял похищение и шантаж – оглядываясь назад, он сказал, что должен был бы выбросить Лидди из окна, – но элементы шпионажа в плане сохранились.
Лидди работал неумело с самого начала и до конца. Его первым заданием было проникнуть в кабинет психиатра Эллсберга, где он не сумел найти дискредитирующие материалы. Его последнее задание девять месяцев спустя состояло в прослушивании и тайном наблюдении с помощью электронных жучков за штаб-квартирой Демократической партии в Уотергейте, где он и его коллеги – все бывшие агенты ФБР и ЦРУ и были схвачены.
«Почему Уотергейт? – сказал сотрудник ФБР Эд Миллер – ветеран многих несанкционированных операций, который вскоре продвинется по служебной лестнице и станет преемником Салливана и третьим по важности руководителем в Бюро. – Из-за влияния Салливана на Белый дом… Они пришли в восторг от тайных проникновений в помещения как метода борьбы с преступностью. И тогда-то в Белом доме и решили создать свое собственное подразделение»[493].
Если Гувер не делал грязную работу, которую требовал президент, Никсону приходилось делать ее самому.

Никсон знал, что Салливан занимается прослушиванием телефонных разговоров людей, указанных Киссинджером, – самых выдающихся репортеров и обозревателей в Вашингтоне, равно как и их подозрительных источников в высших кругах. Годом раньше, после установления первых «прослушек», Никсон отправил горячего и амбициозного двадцатидевятилетнего юриста из Белого дома Тома Чарльза Хьюстона в ФБР на встречу с Салливаном. Хьюстон раньше был офицером армейской разведки и лидером консервативного движения «Молодые американцы за свободу». Никсон с любовью называл его самонадеянным сукиным сыном. Он сделал Хьюстона ответственным за поддержание разведывательных связей Белого дома.
Салливан понимал, что помощник президента может открывать дверь Овального кабинета. Как тайно поговаривали на протяжении 1969–1970 годов, он тщательно выращивал Хьюстона, нахваливая его интеллект и проницательность. Хьюстон тоже его высоко ценил. «Я не думаю, что в правительстве был человек, которого я уважал больше»[477], – сказал Хьюстон.
От имени Никсона Хьюстон убеждал Салливана отслеживать иностранных финансистов американской политической закваски, чтобы найти доказательства того, что международный коммунистический заговор поддерживает «левых» радикалов и чернокожих активистов. Это требование осталось невыполненным, к неудовольствию Никсона. «Президент Никсон был ненасытен в своем желании получать секретную информацию, – сказал Дик Делоуч. – Он постоянно просил у ФБР все больше и больше информации, доказывающей, что беспорядки в стране вызваны группами мятежников в зарубежных странах. А это было не так». Салливан, в свою очередь, сильно давил на своих подчиненных – «устраивал нам «веселую» жизнь[478], потому что мы не могли доказать, что за расовыми и студенческими беспорядками стоят Советы, – сказал Джин Нолан – тогда молодой агент ФБР, поднимавшийся по карьерной лестнице разведки. – Мы знали, что это не так. Ничто не напугало бы Советы больше, чем эти студенты»[479].
Вину за неспособность найти доказательства Салливан возложил на Гувера. Он сказал Хьюстону, что Гувер оборвал все официальные связи с ЦРУ и военными в приступе раздражения, что ФБР не хватает контрразведывательных умений, чтобы получить секреты, которые нужны Белому дому, что Бюро нужно больше свободы действий, чтобы следить за американцами, особенно студентами моложе 21 года, что ограничения на осуществление несанкционированных действий, установление жучков, прослушивание и наблюдение слишком велики. Хьюстон сообщил обо всем этом Никсону. Президент охотно поверил этому. Он жаловался своим советникам, что совершенно секретные донесения, которые он получал в отношении своих врагов – зарубежных и внутренних, – это бессмысленный бред.

12 августа, на второй неделе пребывания в должности, Гувер начал «энергичное и всестороннее изучение»[42] американских граждан и иностранцев, «защищающих смену существующей формы правления с помощью силы или насилия». Министерство юстиции хотело получить показания «любого рода, будь то с чужих слов или каких-то иных», против американских коммунистов. Показания с чужих слов можно было использовать в судебных преследованиях по новым законам, принять которые Палмер убеждал конгресс. Палмер тщательно изучил законы[43] в поисках новых путей осуществлять аресты и заключать в тюрьму американцев за подстрекательство к бунту в мирное время. В 1919 году семьдесят таких законопроектов были представлены конгрессу. Ни один не был принят.
23 августа Гувер провел серию встреч с комиссаром иммиграционной службы Энтони Каминетти – шестидесятипятилетним политиком из Калифорнии с пышными седыми усами с закрученными вверх концами. Гувер тесно сотрудничал с Каминетти во время войны. Каминетти контролировал регистрационные данные приблизительно на 13 миллионов иммигрантов – на каждого восьмого жителя Америки, включая 1,7 миллиона уроженцев Германии, 1,6 миллиона – Италии и 1,4 миллиона – России. Гувер подозревал, что ударные силы «красного» фашизма находятся среди них. Вместе они начали разрабатывать план избавления нации от врагов. Закон о высылке анархистов давал им полномочия выдворять иностранцев, пропагандирующих революцию, в ходе упрощенного судебного разбирательства без предъявления обвинений или признания виновным. Гувер предложил завоевать одобрение общественности, сделав первыми ссыльными двух самых известных в Америке подстрекателей – Эмму Гольдман и Александра Беркмана. К счастью для Гувера, оба они уже были в тюрьме за агитацию против войны, оба должны были быть отпущены на свободу через месяц и обоим можно было быстренько предъявить обвинение и отправить на родину в Россию.