Маска

его глаза были словно подобраны в мусорной куче – их не следовало бы выставлять напоказ.

Довольно печальной должна, наверное, быть эта нагота, почти отталкивающе мужественная, с атлетической мускулатурой, перекатывающейся узлами вздутий и выпуклостей, со струнами сухожилий, способная вызвать страсть разве что у стареющих женщин, которые упорно не желают от всего навсегда отказаться и шалеют, как нерестящиеся рыбы.

если я и вправду сумасшедшая, то все кончится благополучно, ведь из помешательства можно выйти, как из сна, – и тут, и там есть надежда.

истину предопределит мой каприз и та, которую я выберу, сдунет остальные,

отмерив как раз такое расстояние, какое отделяет любезность от насмешки

румянец был как бы частью придворного этикета – всего, что принято, как веер, кринолин, топазы и прическа.

люди, которые не могут совершить ничего глупого или позорного, ибо их знатность облекает благородством любой поступок

на его плечо свесилась складка парчовой занавеси, расшитой красно-седыми коронованными львами, страшно старыми, поднимавшими в лапах скипетры и яблоки держав – райские, отравленные яблоки.

И чтоб он не посмел истолковать всего превратно, чтобы показать, как мало значит мой румянец, я улыбнулась, но не ему, а поверх его головы, отмерив как раз такое расстояние, какое отделяет любезность от насмешки.

В его неправильных чертах была та привлекательная некрасивость, что нередко свойственна высоким умам; но, казалось, он уже устал от собственного интеллекта