Владислав Чурсин

Он бежал и бежал по дороге вдоль Кии-но-куни-но-дзака, вокруг него была тьма, и никого кругом. А он все бежал и бежал, не отваживаясь оглянуться назад. Наконец вдалеке он увидел свет фонаря — тот был подобен отблеску жука-светлячка, вспыхнувшего в ночи, — и бросился к нему. Оказалось, это был всего лишь фонарь бродячего торговца горячей лапшой, который установил свою палатку на обочине дороги. Но любой свет и общество человека было как раз то, в чем старик сейчас нуждался. Поэтому он бросился торговцу в ноги и закричал:

— Ах!.. А-а!.. А-а!..

— Корэ! Корэ! [13] — грубо прикрикнул на него торговец. — Прекрати! Что с тобой случилось? На тебя напали, ранили?

— Нет... никто меня не ранил, — задыхаясь, отвечал тот, — только... Ах!.. А-а!..

— Только напугали? — неприязненно произнес торговец. — Грабители?

— Нет, не грабители, не грабители, — выдохнул испуганный старик. — Я видел... я видел женщину... подле рва... и она показала мне... Ах! Не могу сказать, что она показала!..

— Хэ! [14] Она показала!.. Поди, нечто похожее на ЭТО?.. — произнес торговец лапшой и провел рукой по лицу. Оно стало похоже на яйцо — ни глаз, ни носа, ни рта.

И в тот же момент свет для несчастного померк.

Этот человек был самураем из Иё. Дерево росло в его саду и цвело в обычное время — то есть примерно в конце марта или в начале апреля. Он играл под этим деревом ребенком. Его родители, родители родителей и их предки многие-многие годы украшали цветущие ветви сакуры хвалебными стихами, начертанными тушью на полосках цветной бумаги. Он и сам постарел и превратился в глубокого старика под сенью этой сакуры. Он пережил своих детей, и не осталось никого в целом мире, ради кого стоило продолжать жить, кроме этого дерева. Но вот однажды — это случилось летом — дерево завяло и умерло!

Старик очень горевал по своему дереву. Тогда добрые соседи отыскали молодое красивое вишневое деревце и посадили его в саду в надежде, что это утешит старика. Он был благодарен и в чужих глазах старался выглядеть умиротворенным и счастливым. Но на самом деле сердце его было переполнено печалью: он так любил старое дерево, что ничто не могло примирить его с потерей и утешить.

Рики умер, бедолага... Да... Он умер с год тому назад, и совершенно внезапно. Доктора сказали, что у него была какая-то болезнь в голове. А теперь с этим несчастным Рики приключилась необычная история. Когда он умер, — продолжал старик, — его мать написала у него на левой ладони «РИКИ-БАКА» — его имя. «РИКИ» написала иероглифом на китайский манер, а «БАКА» — по-японски, на кана [23]. А затем много молилась за него — очень просила, чтобы он родился заново и это рождение было счастливее прежнего.

И вот не так давно — три месяца, может, тому назад — в Кодзимати, в резиденции благородного Нанигаси-сама, родился мальчик. И на ладони левой руки у него иероглифы — тут не ошибешься, они легко читаются: «РИКИ-БАКА».

Давным-давно жила-была забавная немолодая женщина, которая очень любила посмеяться и обожала готовить клецки из рисовой муки.

Невесту в Японии не убедить в любви, если поклянешься любить ее только до гроба. Одной жизни тут мало.

Иногда какой-нибудь ребенок исчезает, но те, что остались живы, продолжают свои игры.

Один пожилой господин, который решил, что не стоит жить, если Кимико не принадлежит ему безраздельно, пригласил однажды ее на ужин и предложил выпить с ним вина. Но ее наставница Кимика — а она умела читать по лицам — искусно подменила вино на чай (благо что цвет был таким же) и тем спасла драгоценную жизнь девушки. Потому что уже десять минут спустя душа старого глупца была на пути в Мэйдо [48]. Видимо, он был изрядно разочарован, что вершит свой путь в одиночестве.