widowswhip

Любовь — это про какое-то неимоверное количество боли, на которое ты обрекаешь сам себя.

Мы переживаем немного не о том, говоря об ориентациях, переживать стоит о любви, как о феномене, который при любом виде взаимоотношений может разрушить сильнее, чем физические болезни

Может, в тех, кого мы больше всего ненавидим, рано или поздно мы сможем найти свою опору и поддержку

Он боялся одного — снова подогнуть под себя ноги, уткнуться носом в колени и замолчать. Если он себе это позволял, то сам не замечал, как боль в груди начинала жечь, и накрывало так, словно на нем отыгрывалась жизнь просто за все. Ну, в первую очередь за то, что Антон постоянно скрывал свои эмоции. И он знал, насколько это плохая привычка. Обычно она выливается в дичайшие нервные срывы раз в неделю, но кого это волновало.

Он привык к тому, что каждый год в январе и феврале у него появляется бешеное желание повеситься от безысходности, в марте судьба по кличке ахтысука начинает веселиться и устраивать ряд каких-то ужасных испытаний, а апрель и май пробегают мимо, оставляя после себя шлейф из тепла и ощущений.

В пустой квартире все казалось таким правильным, таким безжизненным. Не хотелось зажигать лампы, да и в общем-то переодеваться не особо хотелось. Время замедлялось, когда парень оказывался дома один. Он мог долго сидеть в ванной, чувствуя, как на него льется уже холодная вода, мог киснуть над чашкой остывшего кофе, залипая в одну точку, мог сидеть на перегородке в своей комнате, наблюдая за ветками деревьев, качающимися на ветру. Он любил это одинокое молчание, и этот одинокий фонарь, который заставлял задумываться каждую ночь о чем-то, мешая спать своим светом.

Арсению даже нравилось его одиночество, нравилось, как сейчас, медленно снимать туфли, проходить в носках по холодной плитке, включать подсветку на вытяжке, ставить греться чайник, кидать пальто на крючок, а потом искать свои шаркающие тапки и идти переодеваться в свою комнату.

Ему нравилась постоянная тишина. Музыку он включал редко, разве что телевизор фоном, когда пространство совсем душило.

И все шло так, как должно было идти: закипающая вода, теплая домашняя футболка и пижамные штаны, ноутбук на журнальном столике, картошка прямо из кастрюли, накрапывающий дождь за окном и открытые форточки, пускающие холодный сквозняк. Арсению нравилось его одиночество. Никогда никого не подпуская близко, он часто врал и увиливал. Изображал теплоту и дружелюбие. А внутри всегда было пусто. Никакого сострадания, только небрежность — и так всю жизнь. Он обманывал себя, говоря о том, что не требовал поддержки, обманывал себя, когда лишний раз говорил, что справится сам, когда сидел один на темной кухне с чашкой чая в руке и заставлял себя поверить в то, что ему это нравилось.

Пустота означала, что больше ничего не беспокоит, даже то, что еще недавно могло отзываться болью.

… И если сердце, разрываясь,
Без лекаря снимает швы, —
Знай, что от сердца — голова есть,
И есть топор — от головы…

Арсений уже ничего не слышал, прокручивая одну фразу: «Я полюбил тебя просто за твоё существование».

Просто за то, что я существую.

сущности, если вдуматься, вся наша жизнь — зал ожидания