Мег Клейтон

Вернувшись в вагон, он развесил мокрую тряпочку на подлокотнике рядом с Вальтером и взял у Зофи малышку, чтобы девушка могла отдохнуть. Сел возле нее и мальчика, который, как ему показалось, за всю дорогу ни разу не то что не заговорил, но даже не вынул изо рта палец.
– Номер пятьсот ровно, – произнес Штефан.
– Нельзя думать о человеке просто как о числе, – сказала Зофи. – Даже если оно такое красивое.

– Они забрали двух мальчиков, однояйцевых близнецов! – выпалила фрау Гроссман.
– Гордонов? Как они попали на поезд? Их же не было в списках первых шестисот.

За небольшим столиком на верхнем уровне роскошного обеденного зала отеля «Метрополь» сидел Эйхман. Компанию ему составлял Зверь. За их спинами вставали стеклянной стеной громадные окна, впереди горели хрустальные люстры, а внизу, на залитом электрическим сиянием этаже собрался весь цвет немецкой оккупации Вены. Под звуки оркестра подходил к концу роскошный обед. Через минуту он в немногих словах объявит о своем триумфе: Вена избавилась от шестисот евреев, а заплатили за это британцы. Да, это был триумф! Он, Эйхман, заявил, что это произойдет либо на его условиях, либо никак, и все было сделано так, как он хотел.

Она хотела, чтобы Хелен поняла: эти дети, несмотря на номерки на груди, личности, в том числе номер 1.

– Девочку подкинула в поезд мать, – выдавила Труус, не в силах даже представить всю глубину отчаяния, которое должна была испытывать женщина, чтобы решиться на такое: сунуть беспомощного младенца первой попавшейся девушке, почти ребенку, не зная ее имени, не имея никакой надежды когда-нибудь разыскать свое дитя.

Одев брата, Штефан дал ему в руки кролика и приготовился, как всегда, повесить ему на шею номерок. Но Вальтер увернулся. В последние дни он часто капризничал из-за этой чертовой штуки. Штефан его понимал и не сердился. Он и сам уже давно возненавидел свой ярлык, который сводил его к какой-то комбинации цифр, холодной и бездушной, как бы Зофи ни старалась придать им какую-то индивидуальность. Но таково было правило: каждый ребенок в Доверкорте должен был носить номер, всегда.

Штефан закрыл глаза. Но солнце просвечивало сквозь тонкую кожу век, неотступное, как чувство вины

Понимаешь, тут есть одна проблема – назовем ее парадоксом Штефана, – которая состоит вот в чем: если некие друзья были непростительно жестоки по отношению друг к другу и отказались извиниться, друзья ли они после этого? Если они извинились, то их жестокость не была непростительной. А если не извинились, то они не друзья.

Прости меня, Зоф, – перебил ее Штефан, – но, по-моему, друзья не помогают друг другу, если позволяют снова и снова происходить тому, что мешает им найти семью. Это давно пора было сказать.

Люди либо повторяют то же, что и все кругом, либо молчат, боясь прослыть дураками