Давид Павон-Куэльяр

Потеря популярности, которую сегодня испытывает левое движение, связана с тем, что можно назвать высокими входными барьерами: если Маркса и изучают в средней школе или университете, это изучение оставляет желать лучшего. Когда молодой человек или девушка сталкивается сегодня с левыми идеями, зачастую речь идет о репрезентации посредством того, что Гэлбрейт называл конвенциональной мудростью: краткого пересказа с позиций господствующего идеологического здравого смысла, как правило, объясняющего, почему эти идеи неверны или устарели.

Такова же сциентитская конвенциональная мудрость: не существует альтернативы объективной научной картине мира, которая в конце концов позволит нам выстроить убедительную и точную репрезентацию реальности. Мало того, что такая точка зрения не имеет ничего общего с настоящей наукой, которая всегда полна неопределенности и случайности; она еще игнорирует очевидный факт собственной идеологической предопределенности. Для сциентиста обладание знанием всегда предшествует формальному его получению: возьмем пример воинствующего атеиста — он знает о том, что не существует бога (призраков, колдовства и т.д.) уже до того, как продемонстрирует очередные доказательства этого несуществования. Эта позиция является абсолютно сталинистской, она несете на себя явный отпечаток того, что Славой Жижек в «Возвышенном объекте идеологии» называет «верой прежде веры»: «Субъект верит, не зная, во что он верит, так что окончательно обращение в новую веру оказывается совершенно формальным действием, после которого мы и узнаем — во что мы, собственно, верили».

Психологическая практика, сформированная под влиянием Господского сциентизма, обладает теми же мрачными чертами, что и сталинизм: абсолютная уверенность в доступе к объективной истине, присвоение себе права говорить от ее имени, презрительное или нигилистическое отношение ко всему, что не может быть сформулировано на идеологическом языке неолиберальной психологии.

Ганди приписывают высказывание о том, что освободительное движение проходит четыре стадии: «Сначала они тебя не замечают, потом смеются над тобой, затем борются с тобой. А потом ты побеждаешь».

Сегодня существует четыре общепризнанных способа смотреть на взаимоотношения психологии и активизма: полное игнорирование друг друга (днем политический активист идет на митинг, а вечером приходит в уютный кабинет психолога, чтобы поговорить о своем детстве); враждебность активизма к психологии («не пристало сознательному политактивиству копаться в своих проблемах, когда нужно действовать...»); вражебность психологии к активизму («политактивисты заигрались, когда им всего лишь нужно начать с себя, своих проблем»); поглощение активизма психологией (психологический язык начинает проникать в политический активизм, политические проблемы формулируются на нем: патриархат «токсичен», эксплуатация «ограничивает саморазвитие» и т.п.). Ни один из этих способов не является удовлетворительным: в первых трех случаях принцип разделения в обществах контроля оставляет различные области человеческой жизни изолированными, гарантируя паноптической машине управляемость субъектов внутри этих областей; в четвертом случае, хотя и наблюдается определенный позитивный итог — прогрессивные цели наподобие борьбы с патриархатом или эксплуатацией признаются легитимными, — политическая борьба превращается в личное дело каждого, в борьбу с персональным дискомфортом.

Психологический язык, адаптированный под политический активизм, представляет собой неудобный, не соответствующий целям, хотя иногда и выручающий инструмент для прогрессивного действия.

Как указывают Паркер и Павон-Куэльяр, психоанализ — не психология. В том же смысле мы можем сказать, что марксизм — не экономическая теория. Для обеих этих практик характерны свои уникальные способы указывания на симптомы, свидетельствующие о социальной нехватке в обществе позднего капитализма. Способы, которыми не владеют ни мейнстримная психология, ни мейнстримная экономическая теория.

Маркса, Энгельса и Ленина спросили, что они бы предпочли — жену или любовницу? Консервативный Маркс ответил: „Жену!“ Бонвиван Энгельс: „Любовницу!“ А Ленин удивил всех: „Я бы хотел иметь обеих“. — Почему? — „Я бы сказал жене, что иду к любовнице. Любовнице — что иду к жене. А сам в библиотеку — и учиться, учиться, учиться!“

Иногда кажется, что наше собственное восстание не может произрасти в нас, найти выход и превратиться в действие. Словно изнутри нас гложет что-то, что может серьезно повлиять на наши жизни. В таких случаях нам говорят, что у нас психологическое расстройство.

Связь между личным («внутренним») и социальным («внешним») мирами имеет для освободительных движений важнейшее значение. Поэтому им и может быть полезен психоанализ, который был разработан как клинический метод и целое столетие искал взаимосвязь между реальностью и тем, что каждый из нас чувствует глубоко внутри. Природу этой связи необходимо исследовать при помощи разных подходов, в том числе и психоанализа. Это нужно, чтобы мы могли бороться с тем, что нас угнетает, эксплуатирует и отчуждает, а также чтобы построить реальную альтернативу капитализму, сексизму, расизму и новым формам колониализма.