Дженнифер Уорф

Для них работный дом не считался поддержкой – это была чёрная бездна, где пропадали безвозвратно.

мы превращаемся в нищих лишь тогда, когда жизнь становится для нас необитаемым островом, который не даёт нам ни пищи, ни укрытия, ни надежды.

Тогда стало очевидным главное достоинство этой девушки – она никогда не сдавалась.

Человек сотворил Бога в своем воображении, — она презрительно рассмеялась. — А уж теперь, когда мы видели эту последнюю войну, во что можно верить? Почти две тысячи лет христианства, «возлюби ближнего своего как самого себя», и что получилось? Немецкие концлагеря!

«Надежда — это не убежденность в том, что все будет хорошо, а уверенность: то, что ты делаешь, имеет смысл вне зависимости от того, чем дело кончится».

Вацлав Гавел

Надежда — единственное, чего люди никогда не теряют.

Бог живет не в церквях, мечетях или синагогах. Его дом не в храмах и минаретах. Бог не собственность священников, раввинов или мулл. Бог стоит у смертного одра, нежно извлекая живую душу из умирающего тела. Бог живет в горе и страдании тех, кто остался на земле, кто уловил — пусть на краткие секунды — этот проблеск понимания того, что такое смерть и что такое жизнь.

Много лет назад важную роль в моей жизни сыграл Антоний Сурожский (Блум), епископ Русской православной церкви в Англии. Как-то он сказал, что, приехав впервые в нашу страну, он пришел в ужас от здешнего отношения к смерти. Будучи русским, он принадлежал к народу и к церкви, которые считали смерть естественной частью жизни — чем-то, что нам всем предстоит, что мы знаем, видели и принимаем. А в Англии он обнаружил, что смерть здесь рассматривается чуть ли не как непристойность, как что-то вызывающее глубокое смущение — и конечно, это ни в коем случае не тема для разговоров. Как это ни удивительно, как ни жутко, осмысленный контакт со смертью был здесь редкостью.

Похороны нужны тем, кто остается, тем, кто горюет.

Медицина меняется быстро. Профессиональной компетентности и опыта уже недостаточно. Теперь закон дышит нам в затылок.