Жак Рансьер

Если все вокруг есть лишь выставление на показ, то оппозиция между видимостью и реальностью, на которой основана действенность критического дискурса, теряется сама собой, и вместе с ней исчезает чувство вины перед теми, кто находится на теневой, или отрицаемой, стороне реальности.

Они по-прежнему говорят нам: вот реальность, которую вы еще не научились видеть, безграничное царство торговой выставки, нигилистический ужас сегодняшней мел

Маркс считал, что люди проецируют на небеса религии и идеологии перевернутый образ своей реальной нищеты. Согласно Слотердайку, наши современники делают противоположное: фикция устойчивой реальности — это проекция перевернутого образа всеобщего облегчения. «Что бы ни говорилось в публичном пространстве, ложь о нужде редактирует текст.

Голос призрака-чревовещателя говорит нам, что мы виновны дважды, виновны по двум противоположным причинам: поскольку мы все еще держимся за устаревшие идеи реальности и вины, притворяясь, будто не знаем, что нам больше не за что чувствовать себя виноватыми; а также потому, что, потребляя товары, зрелища и протесты, мы содействуем позорному царству рыночной равноценности. Это двойное вменение в вину ведет к заметному перераспределению политических позиций. С одной стороны, старое левое разоблачение империи товаров и образов стало формой ироничного или меланхоличного признания ее неизбежности. С другой — активистские силы повернулись в правую

Май 1968-го выдвинул идеи «художественной» критики капитализма — протест против обманутых ожиданий, требования подлинности, творческого подхода и автономии — в противовес его «социальной» критике, свойственной рабочему движению: критике неравенства и нищеты, разоблачению эгоизма, разрушающего коммунитарные связи. Эти идеи, будучи встроенными в современный капитализм, позволили ему ответить на желание автономии и подлинного твор­чества новой «гибкостью», пластичными рамками, легкими, открытыми структурами, призывом к индивидуальной инициативе и строительству «проектного града».

Вентура читает любовное письмо к той, что осталась в родной стране: он говорит о работе и разлуке, но и о предстоящей встрече, которая будет наполнять светом обе жизни в течение двадцати или тридцати лет, о мечте подарить возлюбленной сто тысяч сигарет, дюжину новых платьев, автомобиль, маленький дом из лавы и грошовый букет, о ежедневном заучивании новых слов, скроенных по одной мерке для них двоих, как пижама из тонкого шелка.

должен сделать это просто потому, что должен. Он должен сделать это, потому что он этого не хочет, потому что он не может это сделать.

Если ужас банализируется, то не оттого, что мы так часто наблюдаем его образы. На экране мы видим не так уж много страдающих тел. Но мы видим слишком много безымянных тел, тел, неспособных ответить нам взглядом, тел, которые стали предметом разговора, сами не имея голоса.