Собрание сочинений в девяти томах. Том 9. Письма 1918-1938

В Париже без достаточной publicite и без рекламы пришлось самим пробивать путь. И потому вышло так, что когда к концу гастролей последние 5–6 спектаклей были с аншлагами, публика расшевелилась и пошла, и нам надо было наживать деньги – пришлось уезжать. Боюсь, что то же самое произойдет и здесь. Наживутся все, кроме нас, а мы как приехали, так и уедем – нищими.

Москвин при ней был в качестве няньки – не отходил. Я даже подивился. Что значит – перестать пить.

Вот куда бы послать наших рабочих поучиться – как работают в свободной стране равноправных граждан, под надзором союзов.

То, что важно для меня и что подтверждает мой метод, – это то, что нельзя обращаться и насиловать волю, а надо действовать на воображение.

Смешно радоваться и гордиться успехом «Федора» и Чехова. Когда играем прощание с Машей в «Трех сестрах», – мне становится конфузно. После всего пережитого невозможно плакать над тем, что офицер уезжает, а его дама остается. Чехов не радует. Напротив. Не хочется его играть... Продолжать старое – невозможно, а для нового – нет людей. Старики, которые могут усвоить, не желают переучиваться, а молодежь – не может, да и слишком ничтожна. В такие минуты хочется бросить драму, которая кажется безнадежной, и хочется заняться либо оперой, либо литературой, либо ремеслом. Вот какое настроение навевают на меня наши триумфы

Работал, мучился с Вахтанговым. Его не признавали, выгоняли из театра, а под конец поманили, и там он давал уроки, обещал режиссировать; в «Габиме» работал по ночам, а для меня во всю свою жизнь нашел только 2 вечера, чтобы вместе поработать над Сальери1.

и там наиболее важные слова для мысли или действия сцены доходят до публики. Для этого одни из поющих умышленно произносят текст менее внятно, а выделяемые слова произносят чеканнее;

Вы не представляете себе, как Вы меня трогаете и ободряете Вашей лаской и неизменным вниманием и поощрением. Если б я поверил всему, что Вы мне приписываете, я бы превратился в самого самонадеянного человека. Но большую часть Ваших добрых слов следует приписать снисходительности и Вашей молодой способности увлекаться. Это трогательно, и я очень дорожу Вашим исключительно прекрасным отношением ко мне.

Многоуважаемый Константин Константинович!
Прежде всего позвольте Вас поблагодарить за Ваше очень интересное письмо, которое я прочел неоднократно с большим вниманием1. По первому взгляду кажется, что между нашими принципами нет разногласия, но если вникнуть глубже, то поймешь, что эти разногласия глубоки и велики. Я не берусь их определять в письменной форме, ни даже в личной беседе. Их можно наглядно показать на опыте. Такие вопросы между артистами можно либо до конца договаривать, либо не возбуждать совсем. Обстоятельства и отсутствие времени заставляют меня принять второе положение. Может быть, когданибудь судьба и случай столкнут нас на артистическом поприще, и тогда сама практика выяснит то, о чем невозможно говорить в теории. Мне ясно только одно, что, несмотря на очень большое уважение к Вашим принципам, мыслям, стремлениям и фактическим работам в искусстве, нам пока не следует сходиться в совместной работе.
Искренно сожалею об этом и также искренно желаю Вам больших и полных успехов.

Многоуважаемый Константин Константинович!
Прежде всего позвольте Вас поблагодарить за Ваше очень интересное письмо, которое я прочел неоднократно с большим вниманием1. По первому взгляду кажется, что между нашими принципами нет разногласия, но если вникнуть глубже, то поймешь, что эти разногласия глубоки и велики. Я не берусь их определять в письменной форме, ни даже в личной беседе. Их можно наглядно показать на опыте. Такие вопросы между артистами можно либо до конца договаривать, либо не возбуждать совсем. Обстоятельства и отсутствие времени заставляют меня принять второе положение. Может быть, когданибудь судьба и случай столкнут нас на артистическом поприще, и тогда сама практика выяснит то,