Зa Стиви Смит

All things pass.
Love and mankind is grass.

Ничего не останется.
Ничего: мы трава, мы куда-то тянется.

Она прилегла
оттого, что устала,
а когда она встала,
оказалось, что умерла.
И никто не знает, как это вышло.
Такие дела.

Но если Эдварда Лира, например, можно в каком-то режиме соотнести с русским абсурдизмом — от Козьмы Пруткова до капитана Лебядкина — то баллады и эпиграммы Смит по степени сгущенного отчаянья ближе к поэзии английских метафизиков, и еще ближе к страшным сонетам Хопкинса.

Никакая «манера», никакое я не выстоит в условиях эксперимента, который начинается с того, что все слова могут быть заменены совершенно другими. Любое стихотворение оказывается не больше и не меньше, чем отражением предыдущего или предыдущих;

«…У стихов есть устройство, не совпадающее со словами, со словесной тканью. <…> видеть стих<отворен>ие состоящим из слов и их переводить — все равно что имитировать телефон, не понимая его схемы, как Хоттабыч, делать его из сплошного мрамора.

Вот летит воробей и на ветку прыг,
Аж пригнулась она от такой-то тяжести.
Сядь мне на сердце, радость моя —
Прижми его, чересчур разлетелось.

У нас ни мамы нет, ни папы нет, ни друга.
Нас очень часто принимают друг за друга.
На что мы смотрим, сидя на стене?
Мы ни на что особенное не

Она прилегла
оттого, что устала,
а когда она встала,
оказалось, что умерла.
И никто не знает, как это вышло.
Такие дела.

Скрыто полями широкой шляпы лицо Посла.
На белом коне он мчит через ад, смотрит вперед
и назад,
Все врата распахиваются перед ним, закрываются вновь.
В таинствах он наставник. Но и площади рыночной
Он хорошо знаком: тот, кто украл кольцо
И трезубец, и перевязь, и скипетр, и меч,
И множество полезных механических штук.
Воры его чтят. По землям тьмы он ездит беспечно,
Иногда подымаясь в воздух и в нем зависая беззвучно.

смерть — единственный из богов, который действительно приходит, когда мы его призываем