Долгая прогулка

Хотите знать, чем я займусь, если выберусь отсюда? — нарушил молчание Макврайс.

— Чем? — спросил Бейкер.

— Сексом. Пока конец не посинеет. Мне в жизни так не хотелось, как сейчас, именно вот сейчас, без четверти восемь вечера первого мая.

— Ты это серьезно? — спросил Гаррати.

— Вполне, — кивнул Макврайс. — У меня и на тебя, Рей, встанет, если ты еще не начал бриться.

Гаррати рассмеялся.

— Какой красивый словесный понос, — вмешался Макврайс.

— Разве? — закричал Гаррати. — А ты-то какие планы строишь?

— Ну, сегодня сфера моих интересов здорово изменилась, это верно…

Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не можем из него унести

— Тебе не кажется, что на этой дороге мы проведем весь остаток жизни? Вот что я хотел сказать. Ту часть жизни, которая оставалась бы у нас, если бы мы… не… Ну, ты понял.

Макврайс достал из кармана пачку сигарет «Мэллоу».

— Закурим?

— Я не курю.

— Я тоже.

Нечего принимать его близко к сердцу, — отрезал Макврайс. — Подумай лучше о том, как втоптать его в землю.

— Есть, тренер.

— Нет, — отозвался Гаррати. — Я уже давно устал. — Он как будто с раздражением посмотрел на Макврайса. — Хочешь сказать, ты не устал?

— Ты, Гаррати, танцуй со мной так, как танцевал до сих пор, — ответил Макврайс, — и я никогда не устану. Мы только сотрем башмаки до дыр и добредем до звезд и до луны.

Он быстро поцеловал Гаррати и отошел.

Олсон тащился вперед. Лицо его превратилось в черноту, и он двигался, да, он двигался. Что-то в нем еще происходило, что-то еще тикало в нем, но…
Что-то, верно, что-то осталось, но что?

Зака или Эвинга, вот и все. Я хочу только сказать, что лучше получать время от времени, понемногу. Когда человек получает понемногу, он гораздо счастливее

Три-четыре-пять,
гусыня пьет опять.
Обезьянка жует табак,
с трамвая не слезет никак.
Трамвай поломался,
обезьянка поперхнулась,
и все они вместе погибли,
когда лодочка перевернулась.

Детский стишок

воспоминания — все равно что линия, прочерченная в пыли: чем дальше, тем более неясной она становится и тем тяжелее разглядеть ее. А в конце — ничего, кроме гладкой поверхности, пустоты, из которой ты явился на свет. А еще воспоминания чем-то похожи на дорогу. Она перед тобой, реальная, осязаемая, и в то же время начало пути, то место, где ты был в девять часов утра, очень далеко и не играет для тебя никакой роли.