Еще одна станция

Я больше так не могу, – говорит Джейн. Она устремляется к Огаст, топая кедами по полу вагона. Она взбешена. Брови нахмурены, глаза сверкающие и злые. Огаст всеми силами пытается понять, где она так быстро облажалась.
– Ты… что ты больше не можешь?
– Огаст, – говорит Джейн, стоя прямо перед ней. – Это свидание? Я сейчас на свидании?
Мать твою. Огаст прислоняется к двери, думая, как увильнуть.
– Ты хочешь, чтобы это было свиданием?
– Нет, – говорит Джейн, – ты сама мне скажи, потому что я месяцами подкатывала к тебе всеми известными мне способами, и я не могу тебя понять, ты продолжала говорить, что целовалась со мной только в исследовательских целях, а потом ты перестала со мной целоваться, но потом опять со мной поцеловалась, и сейчас ты стоишь тут, выглядя вот так в гребаных чулках, и приносишь мне вино, и заставляешь чувствовать меня то, что я даже не думала что вспомню, как это чувствовать, и я съезжаю с чертовых катушек…
– Стой. – Огаст поднимает обе руки. Джейн дышит высоко и отрывисто, и Огаст внезапно чувствует накатывающую истерику. – Я тебе нравлюсь?
Ладони Джейн сжимаются в кулаки.
– Ты издеваешься надо мной?
– Но я же звала тебя на свидание!
– Когда?
– В тот раз, когда позвала выпить!
– Это было свидание?
– Я… но… а ты… все те другие девушки, про которых ты мне рассказывала, ты всегда была… ты просто всегда действовала сразу, я думала, что если бы я тебе нравилась, то ты уже бы стала действовать…
– Да, – наотрез говорит Джейн, – но ни одна из тех девушек не была тобой.
Огаст таращится.
– Что ты имеешь в виду?
– Господи, Огаст, а ты как думаешь? – говорит Джейн срывающимся голосом и разводит руки в стороны. – Никто из них не был тобой. Ни одна из них не была девушкой, которая пришла из гребаного будущего, со своими забавными волосами, и красивыми руками, и умным сексуальным мозгом, чтобы спасти меня, ясно тебе, это ты хочешь услышать? Потому что это правда. Все остальное в моей жизни похерено, поэтому можешь… можешь, пожалуйста, сказать мне, я на гребаном свидании сейчас или нет?

«Я не знаю, но я знаю, что не знаю»

Сейчас час ночи, и улицы почти опустели, но Огаст все равно приходится перешагнуть через кого-то, лежащего на тротуаре в костюме «Хэллоу Китти» и сделать крутой вираж, чтобы увернуться от халяльной тележки.

– Ты не чужая, – говорит Огаст в эти несколько сантиметров между ними.
– Да, ты права, – соглашается Джейн. – Мы точно друг другу не чужие. – Она откидывается назад, заводит руки за голову, отворачивая лицо от Огаст, и говорит: – Я думаю, ты моя лучшая подруга, да?
Поезд заезжает на новую станцию, и Огаст сжимает зубы.
Подруга.
– Да, – говорит Огаст. – Да, наверно, так.

Она вспоминает просьбу Джейн, сладкое и медленное как сироп «укуси», и она втягивает нижнюю губу Джейн, впиваясь в кожу зубами. Она слышит резкий вдох, чувствует, как ладонь Джейн сжимает ткань ее рубашки, и считает это прогрессом. Результатом. Она двигается так, как, ей кажется, двигалась бы девушка, которую помнит Джейн, старается дать ей воспоминание своим ртом – кусает сильнее, тянет за губу, проводит по ней языком.

Поцелуй… на этот раз другой. Горячее – каким-то образом, хоть это и не по-настоящему. «Это не по-настоящему», – повторяет Огаст в своей голове, пытаясь притворяться, что есть что-то академическое в том, как раскрывается ее рот под напором губ Джейн, что-то по-научному беспристрастное в том, как она сильнее тянет Джейн за волосы и тонет в этом, позволяя Джейн впиться в нее.

Дай знать, если ты что-то вспомнишь, – говорит Огаст, встряхивая волосами. Они падают ей на плечи, на спину, везде. Джейн смотрит, как она пытается с ними бороться, со странным выражением лица.
– Что? – спрашивает Джейн, не уловив суть вопроса.
– Ну, если ты что-то вспомнишь.
– А, – говорит она, моргая. – Да. То место около Колумбус-парка было моей любимой пельменной в городе – я ходила туда минимум один-два раза в неделю. Мне кажется, я много бывала в Чайнатауне, хоть и жила в Бруклине. Было легко просто сесть на «Кью» и доехать до Канала.
– Ясно, – говорит Огаст, делая запись.

Джейн целует ее и целует, и Огаст полностью забывает, из-за чего вообще это все началось, потому что она целует Джейн в ответ, гладит большим пальцем углубление на ключице Джейн, а язык Джейн обводит ее губы, и рот Огаст раскрывается. Ладонь Джейн падает со стены, чтобы накрыть щеку Огаст, запутавшись в ее мокрых волосах, и она везде и нигде: в ее рту, на ее талии, у ее бедер – прикосновений так много, что Огаст не может притворяться, что это для нее не по-настоящему, но их недостаточно для того, чтобы знать, что для Джейн это тоже по-настоящему.

Она хмурится и добавляет: – Мне кажется, я должна тебя поцеловать.

Джейн поднимает взгляд, усмехаясь, и замирает, все еще держа очки Огаст.
– Ого, – тихо говорит она. Огаст моргает.
– Что?
– Просто… ты без очков, с мокрыми волосами. – Она отдает их обратно, но ее взгляд, далекий и немного замутненный, не отрывается от лица Огаст. – Во мне что-то мелькнуло.
– Воспоминание?
– Почти, – говорит Джейн. – Как бы полувоспоминание. Ты мне напомнила.