Вы слышите их?

Все куда-то отходит, колеблется, теряет реальность… точно перед припадком падучей, перед приступом пляски святого Витта. Сдержаться, не показать вида… вцепиться изо всех сил в то, что здесь, глядеть только на окружающее… на этот мирный приют с его надежными вещами, на этого очаровательного старого друга, заглянувшего по-соседски… Каким добрым ветром… Как приятно увидеться, поболтать… Молодежь шумновата, утомительна… они отправились спать, дверь за ними захлопнулась, мы одни, любуемся этим, этой скульптурой, стоящей здесь, между нами, на низком столике… Великолепная вещь…

она завладела этим, точно издавна ей принадлежащей вещью, она положила на это руку с покровительственным видом… он едва сдержался, чтобы не оборвать ее, не оттолкнуть, не ударить по пальцам… и она с самонадеянностью новичка, с заносчивостью выскочки… Нарочно, чтобы его раздразнить, убежденная, что при постороннем он не решится наказать ее, что остолбенеет от изумления… она имела наглость, предвкушая заранее его бессильное бешенство, его сдерживаемую ярость… она, обезьянничая, тоном старого знатока, посмела сказать: Это скорее напоминает критскую скульптуру.

Слишком это серьезно — замкнуть в жесткие категории, наклеить ярлык на то, что еще подвижно, не устоялось, изменчиво…

Избавление. Покой. Свобода. Упоительное уважение к другому, которое — до чего это справедливо, до чего это верно — есть не что иное, как уважение к себе. Жить и давать жить другим…

Как уютно чувствуешь себя, сжавшись в комочек, свернувшись в своей сладкой немощи, гладкой и морщинящейся, точно бычий пузырь, когда из него с едва слышным шипением выходит воздух… Ах, что вы хотите, такова жизнь, ничего не попишешь…

он властен над ними… он ими распоряжается, он отвечает за все, он преступник, ему нет прощения… взгляните, до чего он их довел, посмотрите на эту вонючую подстилку… модные журналы, детективы, комиксы раскиданы по всей комнате… неописуемое уродство, пошлость…

Но когда я стою перед какой-нибудь вещью, которая излучает, наполняет меня… перед чем-то, за что я бы отдал… и вот, если она тут, рядом со мной, этого достаточно, чтобы я ощутил исходящее от нее противодействие… своего рода заслон… ничто больше не проникает, все меркнет, гаснет… И мое чувство к ней тоже… словно она совершила… Я знаю, это непростительно, я презираю себя, я чудовище…

из наших широко разверстых ртов, из-под наших широких зубов, похожих па металлические зубья экскаватора, вырываются наши слова, заключенные в бумажные мешки, вроде тех, что надувают, дыша в них, а потом хлопают дети, в шары, вроде тех, которыми они размахивают, отпуская их потом, чтобы посмотреть, как те исчезают в небе, слова общедоступные, серийные, стандартные, изношенные до основания, слова убогих, слова нищих… плоские и пошлые… о, если бы ты знал, до какой степени… они заливисто хохочут… даже не слова… это было бы чересчур красиво… мычание, блеяние безмозглого стада

берегитесь, все, что мы делаем, все, что мы сейчас говорим, может быть обращено против нас, может повлечь за собой тяжкие санкции…