Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций

Очередной призрак бродит по Европе — на сей раз не тот, о котором возвещали классики марксизма. Это призрак ислама, грозящего в будущем, как убеждены некоторые, поглотить Европу культурно, а впоследствии и политически. Согласно этому взгляду, реальность предстает следующим образом. Эмиссары исламской цивилизации в Европе — иммигранты. Поначалу тихие и незаметные, но по прошествии пары десятилетий все более требовательные и агрессивные, рожающие множество еще более агрессивных детей, мусульмане завершают в XXI веке миссию, не удавшуюся их единоверцам дважды — в VIII столетии, когда сарацины захватили Испанию, и в XVII столетии, когда войска Османской Турции стояли у стен Вены. Только теперь завоевание пройдет без кровопролития. Европейские города покроются густой паутиной мечетей, женщины закутаются в паранджу, а с храмов вместо звона колоколов будет звучать голос муэдзина.

В метафорах, обслуживающих этот призрак, нет недостатка: «Мечеть Парижской богоматери», «Лондонистан», Eurabia, в которую превратиласьEurope, и т.п. Ниже мы попробуем поразмышлять о том, чем подпитываются подобные фантазии и насколько обоснованны связанные с ними опасения.

Те, кто находится наверху социальной лестницы, стали приверженцами мультикультурализма, постнационализма и космополитизма. Те, кто находится внизу, напротив, склонны к национализму в широком смысле слова. К солидарности на национальной основе. К отторжению Другого, если последний не принадлежит «нашей» нации.

, что со временем начинает восприниматься как «национальная культура», является результатом масштабных усилий государства по искоренению культурного разнообразия.

Бенедикт Андерсон охарактеризовал эти усилия как попытки «натянуть на огромное тело империи тонкую кожу нации»

Вытеснение памяти о реальном вкладе иммиграционных потоков в становление народа сочетается с нежеланием рассматривать современную (им)миграцию в позитивном — или хотя бы ценностно нейтральном — ключе. То есть нежеланием видеть в мигрантах потенциальных членов общества, а не чужаков, которым лучше убраться восвояси, оставив народ наедине с собой.

Сегодня каталанский язык — второй государственный на территории Каталонии наряду с испанским (который здесь называют не иначе, как «кастильский»). В Каталонии предпочитают другую кухню, чем в остальных частях Испании, национальным танцем считают сарда, а не фламенко, а бой быков, без которого немыслима идентичность кастильцев (а тем более андалусцев), здесь недавно запретили. Культурное самосознание вкупе с экономическими интересами дают мощный толчок сепаратистским настроениям. Вопрос об отделении Каталонии до сих пор не снят
с повестки дня.

Каталонцы в наши дни не менее энергично настаивают на

вполне может статься, что невероятная культурная продуктивность ирландцев в XVIII—XX веках имела место не столько вопреки английскому колониальному владычеству, сколько благодаря ему (вернее, благодаря борьбе с ним)23.
Региональная идентичность и связанный с ней «регионализм» отнюдь не всегда имеют этническую окраску. Так, сибиряки и казачество в России до первой половины 1920-х годов — это и особое самосознание, и особые культурные практики, несмотря на то что в этническом отношении обе общности суть час

Что общего между Бретанью во Франции и Тибетом в Китае? То, что они настаивают на удержании этнического своеобразия (на уровне языка, религиозных практик или хотя бы жизненного стиля) вопреки ассимиляционному давлению государства22.

Суверенитет — понятие рефлексивное. Это не свойство, а отношение. Недостаточно объявить себя сувереном. Необходимо, чтобы другие «суверенные» государства этот суверенитет признали. Иными словами, суверенитет обретает смысл только в рамках межгосударственной системы.