Школа

– Бориска! – услышал я прерывающийся шепот.

Открыл глаза. Почти рядом, крепко обняв расщепленный снарядом ствол молоденькой березки, сидел Васька Шмаков.

Шапки на нем не было, а глаза были уставлены туда, где впереди, сквозь влажную мглу густых сумерек, золотистой россыпью мерцали огни далекой станции.

– Бориска, – долетел до меня его шепот, – а мы все-таки заняли…

– Заняли, – ответил я тихо.

Тогда он еще крепче обнял молодую сломанную березку, посмотрел на меня спокойной последней улыбкой и тихо уронил голову на вздрогнувший куст.

Мелькнул огонек… другой… Послышался тихий, печальный звук рожка. Шли санитары.

1929

Несколько часов спустя из белых сугробов поднялись залегшие цепи. Навстречу пулеметам и батареям, под картечью, по колено в снегу двинулся наш рассыпанный и окровавленный отряд для последнего, решающего удара. В тот момент, когда передовые части уже врывались в предместье, пуля ударила меня в правый бок.

Я пошатнулся и сел на мягкий истоптанный снег.

«Это ничего, – подумал я, – это ничего. Раз я в сознании – значит, не убит… Раз не убит – значит выживу».

Пехотинцы черными точками мелькали где-то далеко впереди.

«Это ничего, – подумал я, придерживаясь рукой за куст и прислоняя к ветвям голову. – Скоро придут санитары и заберут меня».

Поле стихло, но где-то на соседнем участке еще шел бой. Там глухо гудели тучи, там взвилась одинокая ракета и повисла в небе огненно-желтой кометой.

Струйки теплой крови просачивались через гимнастерку. «А что, если санитары не придут и я умру?» – подумал я, закрывая глаза.

Большая черная галка села на грязный снег и мелкими шажками зачастила к куче лошадиного навоза, валявшегося неподалеку от меня. Но вдруг галка настороженно повернула голову, искоса посмотрела на меня и, взмахнув крыльями, отлетела прочь.

Галки не боятся мертвых. Когда я умру от потери крови, она прилетит и сядет, не пугаясь, рядом.

Голова слабела и тихо, точно укоризненно, покачивалась. На правом фланге глуше и глуше гудели взрываемые снежные сугробы, ярче и чаще вспыхивали ракеты.

Ночь выслала в дозоры тысячи звезд, чтобы я еще раз посмотрел на них. И светлую луну выслала тоже. Думалось: «Чубук жил, и Цыганенок жил, и Хорек… Теперь их нет и меня не будет». Вспомнил, как один раз сказал мне Цыганенок: «С тех пор я пошел искать светлую жизнь». – «И найти думаешь?» – спросил я. Он ответил: «Один не нашел бы, а все вместе должны найти… Потому – охота большая».

– Да, да! Все вместе, – ухватившись за эту мысль, прошептал я, – обязательно все вместе. – Тут глаза закрылись, и долго думалось о чем-то незапоминаемом, но хорошем-хорошем.

– Гориков! – крикнул меня кто-то от другого костра. – Поди-ка сюда.

Я подошел к кучке споривших о чем-то красноармейцев.

– Вот ты скажи, – спросил меня Гришка Черкасов, толстый рыжий парень, прозванный у нас псаломщиком. – Вот послушайте, что вам человек скажет. Ты географию учил?.. Ну, скажи, что отсюда дальше будет…

– Куда дальше? На юг дальше Богучар будет.

– А еще?

– А еще… Еще Ростов будет. Да мало ли! Новороссийск, Владикавказ, Тифлис, а дальше Турция. А что тебе?

– Много еще! – смущенно почесывая ухо, протянул Гришка. – Эдак нам полжизни еще воевать придется… А я слышал, что Ростов у моря стоит. Тут, думаю, все и кончится!