Отторжение

Совсем раннее утро, такое прозрачное, будто никто им еще не успел попользоваться.

Мы знаем Вселенную по ее свечению. Свет до сих пор – единственная субстанция, помогающая ее понять.
Но мрак не поддается расчетам. Такой же неизмеримый и неумолимый, как и был миллиарды лет назад.

Преодолеть молчание невозможно, оно заполнило все кафе.

якорную цепь можно растягивать как угодно, но сняться с якоря невозможно.

Его не должно быть, вчерашнего дня, подумала она и с яростью всадила грабли так, что выдрала несколько стеблей гусиного лука. Вот так надо поступить и с этим днем. Вычеркнуть среду 30 ноября 1949 года из календаря. Или не замечать. Среди всех трехсот шестидесяти пяти пусть будет один не-день. Пауза между ударами сердца. Трудно, что ли, году сморгнуть, перевести дыхание – и пусть катится дальше. Столько дней, триста шестьдесят пять! Никто и не заметит пропажу.

Двадцать лет. Двадцать лет он не решался пойти на этот шаг, и двадцать лет позорная тайна мучила ее, как болезнь. Хроническое воспаление злости. Не проходило часа, чтобы она не чувствовала эту злость. Каждое утро, в будни и выходные, вдвоем и в одиночестве. Она тщательно оберегала их тайну, никому и никогда не давала повода подозревать, какой ком колючей проволоки растет в душе. Заговорить на эту тему – значит признать свое унижение.

Внезапно, как вспышка молнии, пришло ощущение жизни – жизни, которую обычно не замечаешь. Даже не ощущение, а радость. Радость жизни. Вот она, Рита, – а вот прохладный декабрьский день, и вместе они составляют единое целое. Это она, Рита, стоит в тяжелых сапогах посреди двора, и ничто не может разлучить ее с блеклым зимним небом. Конечно, скоро все изменится, небо потемнеет, она состарится… И она, и декабрь станут чем-то другим – но не сейчас. Еще не время. А сейчас горит, потрескивая, костер, кровь струится по жилам, летит к небесам пахнущая дымом благодарность

Хотя еще до того, как одиночество начало расти, до того, как оно, словно медленно раздувающийся пузырь, стало занимать все больше места, прижимать нас к стенам, – задолго, задолго до этого я начала понимать, из чего оно состоит.
Отторжение изнутри.

Иногда она думает: мы настолько близко, что выпадаем из поля зрения друг друга.
Рита не огорчается – напротив, это ее устраивает.

И вот она сидит за тем же столом, а на столе – та же солонка. И кухня та же, и бледно-желтые стены, которые ей когда-то так нравились, и пол, и плита, и шкаф, и буфет – все то же. Как же может так получиться, что один-единственный вечер изменяет цвет будущего? Кто может объяснить?