Записки фельдшера

Я был широк умом – но, как следствие, узок в плечах и слаб в здоровье.

– Надумал уходить, значит, – помолчав, произнес напарник. – Нет, я тебе не мама, отговаривать и уговаривать не буду, тем более теперь, когда ты с плечом своим… только, Антох, ты не думай, что на линии все настолько шоколадно. Я там два года сутки через двое отбарабанил, пока сюда не перешел, насмотрелся. Думаешь, там каждую смену реанимация-интубация-дефибрилляция? Хрен там! Бомжи в канавах, бабки на десятых этажах без лифта, пьяная шпана, блюющая на улице, обдолбыши всякие с передозами, мамаши, которые рожают пачками и знать при этом ничего не хотят, а «Скорую» всерьез считают чем-то вроде домашней аптечки – мало? Еще температуры, поносы, давления, когда все лекарства рядом, на тумбочке лежат, всякие «отвезите в больницу, такси дорогое», «сделайте укол, чтобы он не пил», «я в больницу не поеду, я лучше вас еще вызову»! – Последнее Сергей почти выкрикнул, наливаясь кровью. – А еще алкашня с их пьяными разборками, еще быдло с кулаками, еще собаки, которые все, как одна, не кусаются! И каждая тварь, с тремя классами образования и двумя извилинами между ушей, может тебя безнаказанно обматерить в пять этажей, да еще и пнуть – и ему за это ничего, ничего, Антоха! – не будет! Понимаешь? А за свою помощь тебя не то, что благодарить не будут, тебя будут такой грязью поливать, что ее лопатой раскидывать придется! Дедушку спасли, а на полу наследили! Приступ купировали, но долго ехали! Кардиограмму сняли, а сердце не послушали, а вдруг там инфаркт? Не сталкивался? Это та самая линия, брат

Труд сделал из обезьяны человека. Алкоголь – вернул его обратно, к историческим корням.

Наверное, что-то похожее ощущала Флоренс Найтингейл, бродя с лампой по баракам, пропитанным вонью немытых тел, гноящихся ран и криками больных людей.

Три основных — на конечности, начиная с правой руки и по часовой стрелке: красный, желтый, зеленый, черный. «Светофор», как учили нас на лекциях в медучилище. «Каждая Женщина Злее Черта», как учили меня мои более циничные коллеги на станции. Почему-то станционный вариант мне запомнился куда лучше. Затем — грудные, по нужным межреберьям.

– Понимаю, Сереж, понимаю, – Антон улыбнулся, присаживаясь обратно на лавку и снова откидываясь на спинку, бережно прижимая к себе больную руку. – Наверное, все мы краешком мозга понимаем, что быть медиком – это быть немного умалишенным. Есть что-то такое в дебрях нашего разума, что нас толкает приходить на работу даже тогда, когда за нее платят руганью и заранее ненавидят, на работу, которая ничего, кроме усталости, боли и пустоты в душе, ничего не приносит, что-то, что, наверное, не лечится даже нейролептиками. И, что самое обидное, нам нравится болеть. Хоть мы этого никогда и не признаем. Мы неизлечимы.

Очень удобно. Людям всегда нравилось пинать беззащитных, прав Артур.
И вот результат – я сижу в бандитской машине, собираясь совершить акт возмездия, не просто словами, а действиями, которые для того здоровяка будут, надо думать, очень болезненными. Я что, к этому стремился? Разве этого хотел, получая медицинский диплом? Неужели нет другого пути в нашем мире, чтобы заставить ценить труд медика?
Нет, наверное. С волком можно разговаривать только на волчьем языке. Человеческого он не поймет. А люди все больше становятся похожими на волков. Вопрос в том, хотим ли мы, медики, оставаться в роли овец?
Я – не хочу!

Я – фельдшер «Скорой помощи». Я пришел, чтобы спасать людей. И искренне собирался это делать, не задаваясь вопросом – а кто будет спасать меня от людей? Такой мысли даже не всплывало в голове. Медицинская психология, курс которой был бегло нам прочитан в училище, обещала нам, что больные будут неадекватны, так как восприятие объективной реальности, да и вообще, любых внешних раздражений, у них будет искажено вследствие внутренних страданий. Все так, наука нам не лгала – она просто недоговаривала, что неадекватность это не просто будет иметь место быть, она будет прогрессировать, эволюционировать и вырождаться. И люди не просто будут злиться, испытывая страдания, а уже будут искать виновного в них. Крайнего. Козла отпущения в белом халате, который удачно подвернулся под руку. Его можно безнаказанно обругать, оскорбить, унизить – все спишется на страдание и особенности характера.

Странная штука – жизнь. Никогда не знаешь, как она повернет тебя, как распорядится твоей судьбой, в какие дебри кинет, на что обречет. Глуп тот, что искренне считает, что у него будущее известно на десять лет вперед. Глуп, глуп. Даже на десять минут вперед – и то загадывать смешно.

Кто-то из медицинских бардов сказал: «Мы своим здоровьем платим за бесплатность медицины всей». Эти слова достойны того, чтобы высечь их в граните, изваять в золоте, выжечь каленым железом…