По ком звонит колокол

– Cabrón! – сказал Агустин. – Так это и есть знаменитый танк, Inglés?
– Это танк-детеныш. Танкетка.
– Cabrón. Будь у меня бутылка-детеныш с бензином, влез бы я на него и подпалил.

Никакого «себя» на войне быть не может. На ней «себя» нужно только терять.

В последние несколько дней он понял, что вместе с другим человеком он может быть всем. Но в глубине души догадывался, что это – исключение. Которое выпало нам, подумал он. В этом мне несказанно повезло. Наверное, это было дано мне потому, что я никогда не просил. И этого никто у меня не отнимет, и этого я не смогу потерять. Но это прошло, закончилось сегодня утром, теперь впереди – работа.

Это был его главный дар, талант, делавший его пригодным для войны, – способность если не игнорировать, то презирать вероятность любого плохого исхода.

Прекрати думать о смерти, сказал он себе. Негоже нам так говорить. Пусть так говорят наши друзья анархисты. Как только становится по-настоящему плохо, у них возникает единственное желание – что-нибудь поджечь и умереть. Странный у них все же склад мыслей. Очень странный.

– Не смейся надо мной, – угрюмо сказал Простак. – Если у человека есть сердце и хоть немного воображения…
– …то он должен научиться держать их в узде, – продолжила за него Пилар.

– А я всегда думал о том, что не мешало бы все наши документы немного сдобрить горчицей, – сказал Роберт Джордан. – У меня наши документы всегда в левом кармане. Фашистские – в правом. Чтобы не ошибиться в критической ситуации.
Должно быть, ситуация как раз и была критической, когда старший того, первого разъезда указал на вход в расщелину, не зря же все они теперь так разболтались. Чересчур разболтались, подумал он.
– Послушай, Роберто, – сказал Агустин, – говорят, будто правительство с каждым днем все правеет. Что там, в Республике, уже не говорят друг другу «товарищ», а говорят «сеньор» или «сеньора». Не сближаются ли твои карманы?
– Когда мой левый нагрудный карман слишком съедет вправо, я переложу документы в задний, – сказал Роберт Джордан, – и зашью его.

– Сейчас ты меня не любишь?
– Déjamos [102]. Иди обратно. Нельзя делать дело и любить одновременно.

– Давай теперь поспим? – сказала она. – Я легко засыпаю.
– Давай. – Он почувствовал, как ее длинное легкое тело прильнуло к нему, согревая, успокаивая, прогоняя одиночество, словно по волшебству, простым прикосновением бедер, плеч, ступней, заключая с ним союз против смерти, и он сказал: – Спи спокойно, мой длинный крольчонок.

– Мы уже друзья, – сказал Роберт Джордан.
– Но теперь мы будем добрыми друзьями.
– Мы уже добрые друзья.
– Пойду-ка я отсюда, – сказал Агустин. – Правду говорят, что человек за свою жизнь должен съесть тонну дерьма, но у меня уже сейчас по двадцать пять фунтов в каждом ухе.