Три комнаты на Манхэттене

При виде этих домов невольно возникал вопрос даже не о том, где черпают люди мужество, чтобы в них жить, — на этот вопрос не так уж трудно ответить, — но о том, как они находят мужество, чтобы умирать в этих домах.

Наступал новый день, и спокойно, без страха и без вызова, хотя еще и не очень умело, ибо все для них было в новинку, они начинали жить.

Каким образом они оказались посреди комнаты на расстоянии метра один от другого и оба улыбались?

Он произнес так, как будто вкладывал в эти слова все счастье, переполнявшее его:

— Здравствуй, Кэй!

Она ответила едва заметным дрожанием губ:

— Здравствуй, Франсуа!

И в конце концов, после долгой паузы:

— Прощай, наш маленький портной.

Ты думал, что обогнал меня, не так ли? Ты считал, что ты ушел далеко вперед, а на самом деле, бедняжка ты мой, ты оставался поз

Завтра они уже не будут больше одинокими, никогда больше не будут одинокими. И когда она вдруг вздрогнула, а он почти в то же время почувствовал, как к горлу подступала уже почти забытая тревога, они оба поняли, что одновременно, не сговариваясь, бросили последний взгляд на их прежнее одиночество.

И оба задались вопросом: как они могли его переносить?

он ощутил себя ослабевшим и неуклюжим перед чудом, происходящим с ними.

Она улыбалась и медленно приближалась к нему. Улыбка ее была еще робкой и какой-то нерешительной. У него возникло ощущение почти кощунственного присутствия при рождении счастья.

Подойдя к его креслу, она протянула ему обе руки, чтобы он поднялся, потому что было в этом мгновении нечто торжественное, что требовало, чтобы они оба стояли.

Они не обнялись, не прижались друг к другу, встали щека к щеке и долго молчали. Вокруг них застыла трепетная тишина, которую она наконец нарушила, выдохнув еле слышно:

— Ну вот ты и пришел.

Тогда ему стало стыдно, потому что он уже начал догадываться, как в действительности обстояло дело у нее.

— Теперь я знаю, что люблю тебя. Не имеет никакого значения для меня все, что произойдет, буду ли я счастлив или несчастлив, но я все принимаю заранее. Вот что я хотел тебе сказать, Кэй. Вот что я собирался прокричать тебе в телефон, и не только в первую ночь, но и в эту ночь, вопреки всему. Я люблю тебя, что бы ни случилось, чего бы ни предстояло мне вынести, что бы я...

Но теперь пришел его черед быть сбитым с толку, потому что, вместо того чтобы броситься к нему в объятия, как он предполагал, она замерла посреди комнаты с бледным и застывшим лицом.

Может быть, он был прав, когда опасался, что она пока еще не может его понять.

Он позвал ее, будто она находилась где-то далеко:

— Кэй!

Она не смотрела на него, оставалась неподвижной.

— Кэй!

Она так и не двинулась в его сторону. Ее первое движение было направлено вовсе не к нему. Она резко повернулась и стремительно исчезла в ванной, заперев за собой дверь.

Он чуть было не рассмеялся. Она так отстала со своей жалкой любовью, что даже представить себе не может размеров той любви, которую он собирается ей предложить.

Она так напугалась! Кажется такой растерянной! Ела она, как и тогда, с нарочитой медлительностью из страха перед чем-то неизвестным, что ее ожидает. Потом закурила свою неизбежную сигарету.

— Бедная моя Кэй!

— Что? Почему ты говоришь «бедная»?

— Потому что я тебе причинил боль, хотя и довольно случайно. Но думаю, что это было даже необходимо. Я хочу добавить, что сделал это без злого умысла, но только лишь потому, что я мужчина. Это может еще когда-нибудь случиться.

— В нашей комнате?

— Нет.

Она бросила ему признательный взгляд.

Нет! Он не хотел сцены. Он был сейчас настолько выше всего этого! И этой руки, судорожно сжимающей его руку, и этих всхлипываний, которые вот-вот разразятся потоком слез.

Он терял терпение. Ему хотелось поскорее прийти к концу. В общем, это как во сне: идешь, идешь по нескончаемой дороге, и все время кажется, что вот она, уже совсем близка цель, а оказывается, что нужно еще одолеть один, может быть, последний подъем.

Хватит ли у него силы духа?

Она должна замолчать. Надо, чтобы кто-нибудь вместо него сказал ей, чтобы она замолчала. Он этого не мог сделать. Ей представляется, что она-то уже достигла цели и сочла, что того, что есть, вполне достаточно, а он, пока ее здесь не было, проделал огромный и долгий путь.

Она прошептала:

— И ты мог так поступить, Франсуа?

— Да.

Ответил он зло, потому что сердился на нее за то, что она не может ждать и дожидаться того чудесного мгновения, которое он ей подготовил.

«Кончено». Так он решил, и вот почему его сегодняшний день был таким значительным и вместе с тем глубоко тревожным.

Ибо существовала, несмотря ни на что, вероятность, что она не сможет следовать за ним, что она еще не дошла до его уровня. У него же не было больше времени ждать.