Ван Гог

можно рассматривать лишь через призму его жизни, жизни, о которой столько написано, что сегодня она обросла легендами.

изнь и творчество Винсента Ван Гога настолько запутаны, что его картины мож

озже он утверждал, что стал искателем приключений не по собственному выбору, «а по велению судьбы, и нигде не чувствовал себя таким чужестранцем, как в моей семье и стране

сознательно выбираю в этой жизни участь собаки, я останусь псом, я буду нищим, я буду художником, я хочу остаться человеком – и раствориться в природе».[3

м так же страшно пустить меня в свой дом, как будто я большой лохматый пес. Он может наследить в комнатах мокрыми лапами – и к тому же он такой взъерошенный. Он у всех будет вертеться под ногами и громко лаять. Короче говоря, гадкое животное. ... И я, понимая свою роль собаки, ухожу от таких хозяев».[2

Однажды он выразился на эту тему так: «Что пользы в красивом теле? Физической красотой обладают и звери, может быть, даже в большей степени, чем люди, но люди, которых пишут Израэльс, Милле или Фрер, обладают душой, а у животных ее нет. Разве жизнь дана нам не для того, чтобы мы стали богаче духом, даже если при этом страдает наша внешность?».

Я часто сижу иногда до поздней ночи и рисую, чтобы удержать воспоминания и подкрепить мысли, невольно возникающие у меня при взгляде на вещи».[21]

«Что пользы в красивом теле? Физической красотой обладают и звери, может быть, даже в большей степени, чем люди, но люди, которых пишут Израэльс, Милле или Фрер, обладают душой, а у животных ее нет. Разве жизнь дана нам не для того, чтобы мы стали богаче духом, даже если при этом страдает наша внешность?»

«Я часто сижу иногда до поздней ночи и рисую, чтобы удержать воспоминания и подкрепить мысли, невольно возникающие у меня при взгляде на вещи».[

Другой ученик, Франсуа Гози, вспоминал, что «при обсуждении произведений искусства, если кто-нибудь не соглашался с ним, он нервничал и выходил из себя. ... Он работал с остервенением, лихорадочно швыряя краски на холст. Он набирал краску как будто лопатой, и большие куски краски, во всю длину кисти, прилипали к его пальцам. Пока модель отдыхала, он не прекращал рисовать. Неистовство его занятий вызывало удивление, а классически настроенных художников приводило в замешательство».