Любовь

АРТЮР. Ничего нового! Без ужасов, без криков. Но это ведь хуже всего! Столько лет все тянули резину, и единственное, что поддерживало, — это понимание: лопнет! Рано или поздно, может через десять лет, а если повезет, то и раньше, лопнет, громко, с помпой — и, может, даже унесет с собой тех, кто тянул ее, так ведь тем более: какое событие без жертвы! А оказалось — не лопнула. Просто рассыпалась, облепила ветер и стала самим воздухом. И мы дышим резиной. А хочется дышать свежим воздухом! Просто в этом году все как будто поняли, что ничего нового уже не будет; больше того, что само это ожидание, многолетнее напрасное ожидание, нежелание действовать, ежегодная надежда на новый год — она в итоге привела к тому, что вся наша жизнь — это сплошные мечты. Мы ничего не делаем! Мы только ждем! И дышим старым воздухом! Пылью дышим! Вместо того, чтобы убежать, сорваться с места, лопнуть самим наконец эту резину!

Как будто глыба эта стояла и стояла, многие годы стояла, и ее все эти годы сверху ветер обдувал, а снизу море подтачивало. Ну словно весь мир был против этой глыбы, вся природа. А глыба держалась, хотя все хрупче и хрупче становилась. И все думали, что придет день — и обвалится. И придавит. Всю землю придавит, море течь перестанет, штиль установится вечный. А она… (Чихает.) Она просто рассыпалась! Пылью стала. И никто даже не заметил! А ветер как дул, так и дует, только разносит он теперь эти пылинки крошечные, глыбу эту… И весь этот год — он словно за завесой этой пыльной. Оборачиваешься назад, а там сплошная пелена. Пыльная и старая.

«А вы тут зачем? Чего вам надо? Чайник нужен, чтобы наливать мне чай, сахар — чтобы класть в чай сахар. А зачем мне чай? И я — зачем? — Толя схватился руками за голову и закрыл глаза. — Какая глупость. Я — чтобы чинить. Муха — чтобы ползти по потолку. Все ведь очень просто. Все для чего-то нужно. Значит, и я — то есть и я зачем-то нужен».