Анри Шарьер

eso no me detengo. Estamos muy apuradas.­ (По срочному делу, поэтому не хочу задерживаться. Мы спешим.)
— Vаyanse con Dios, hermanas. (Поезжайте с Богом, сестры.)
— Gracias, hijos. Qué Dios les proteja. (Спасибо, дети. Храни вас Бог.)
— Аминь, — сказал полицейский

гавани.
Лег спать. С восходом солнца

Я был каторж­ником, слышавшим кандальный звон даже тогда, когда на ногах не было цепей, и я осознавал себя свободным человеком; ощущение того, что кто-то наблюдает за мной, никогда не покидало меня. Я превратился во все то, что видел, испытал, прошел, выстрадал. Я превратился во все то, что отметило меня печатью злого человека, опасного во все времена, внешне кроткого, покладистого, но все же страшно опасного при взрыве эмоций. И все это исчезло, про­пало, как в сказке.

пойдете дальше.

— Я не могу это сделать.

— Почему?

— Потому что к нам здесь относились слишком хорошо, и я не могу на все хорошее ответить подлостью.

Поскольку я настроился на побег, срок уже не имел значения: я вспомнил, как однажды один приговоренный к пожизненной каторге обратился к судье: «А скажите, месье, сколько лет во Франции длится пожизненная каторга?»

слышал, что, когда Наполеона, создавшего каторжные поселения, спросили, кто будет наблюдать за отъявленными негодяями, он ответил: «Еще более отъявленные!» Позднее я убедился, что изобретатель каторжных поселений не наврал.

Китайцы придумали капать водой на голову. Французы придумали тишину. Лишают тебя всего, чем можно было бы заняться и отвлечься. Ни книг, ни бумаги, ни карандаша. Наглухо закрытое ставнем окно. И только слабый свет тихо льется через небольшие отверстия.

Китайцы придумали капать водой на голову. Французы придумали тишину. Лишают тебя всего, чем можно было бы заняться и отвлечься. Ни книг, ни бумаги, ни карандаша. Наглухо закрытое ставнем окно. И только слабый свет тихо льется через небольшие отверстия.

Нахлынуло тягостное чувство, что я забыт, оставлен всеми и заживо погребен. Одиночество, полное одиночество

— Вот он, — тихо сказал Бретонец.