Джералдин Брукс

Если вы росли среди голых стен и ели деревянными ложками из грубой посуды, то найдете тысячу маленьких радостей в скользкой гладкости фарфоровой чашки, которую моете в мыльной воде, или кожаном аромате книжного переплета, который обрабатываете пчелиным воском.

Как мало, подумала я, мы знаем тех, с кем живем

Прежде чем осуждать ее, я хотела бы знать, велик ли у нее был выбор в том жестоком мире, который вы обрисовали. Когда барахтаешься в сточной канаве, больше всего тебя заботит, как бы не утонуть, а не чем там пахнет.

Глупость и дурная примета – любить ребенка, пока он не подрос и не выучился ходить.

тех, кто бежит, ждет одиночество

Как обыкновенно и бывает, богатые дали меньше всех, а бедные поделились последним.

Я вспомнила лицо матери в маске с металлическими прутьями, ее отчаянный, дикий взгляд, нечеловеческие звуки, исторгавшиеся из ее глотки, когда железный кляп давил на язык. Отец надел на нее это орудие пыток за то, что она прилюдно выбранила его за беспробудное пьянство. Мать носила его целые сутки, пока отец водил ее по деревне, издеваясь над ней и дергая за цепочку, чтобы железо вонзалось в язык. Увидев ее в этой жуткой маске, я – тогда еще совсем крошка – в ужасе убежала и спряталась. Когда отец наконец допился до беспамятства, какая-то добрая душа перерезала кожаный ремешок и освободила мою мать. Язык у нее был изодран в кровь и так распух, что она еще несколько дней не могла говорить.

Однако все мы устали от слов. В конце концов, что они нам дали?